Собирая материал о моих земляках, ветеранах Великой Отечественной войны, я вдруг с горечью обнаружил, что очень мало знаю о том периоде жизни отца, Подковыркина Александра Павловича, который связан с его военной службой. Он редко об этом говорил, а я, будучи в то время пацаненком, не во все вникал, не все запомнил. Сейчас пытаюсь объединить свои детские воспоминания с тем, что запомнил из его рассказов.
***
Отца призвали на военную службу в 1938 году. В связи с существовавшей тогда территориальной системой комплектования Красной Армии он проходил службу на краткосрочных командирских курсах в г. Алапаевске. Я не знаю, где располагались эти курсы, но комнату он получил в большом двухэтажном деревянном доме на Средних Ямах и вызвал туда жену, Нину Николаевну с сыном (это был я, и шел мне третий год) и дочкой, которой шел первый годик. Несмотря на свое малолетство, я запомнил унылый, без единой травинки двор, скамью у подъезда, а около нее бочку, вкопанную в землю и наполненную водой, куда бросали окурки. В этой бочке я чуть не утонул. Запомнил, что меня определили в детский сад, в котором я пробыл один день и больше не пошел, потому что там за завтраком заставляли пить томатный сок. Помню, как отец приходил домой обедать, снимал портупею, гимнастерку и садился к столу, а мама подшивала к гимнастерке свежий подворотничок. Пообедав, он отнимал у меня портупею и, затянувшись скрипучими ремнями, уходил до позднего вечера. Так мы прожили три месяца. После окончания курсов отцу было присвоено звание «младший политрук», и мы вернулись в Шайтанку, где он был избран председателем поселкового Совета.
***
1 сентября 1939 г. в СССР был принят Закон о всеобщей воинской обязанности. В этот же день Германия напала на Польшу - началась Вторая мировая война. По новому закону для офице¬ров запаса сроки учебных сборов были увеличены до трех лет.
***
Осень. 1939 год. Отца вызвали на сборы. Уезжая, он был весел, шутил, а мама плакала: война у западных границ страны пугала ее. У машины, в кузове которой уже сидели призванные резервисты, он всех нас расцеловал, ступил на колесо и легко перемахнул через борт. Он был единственным среди всех в военной форме, чем я очень гордился.
***
Новым местом службы для него стал город Шуя Ивановской области. Это было посерьезней, чем в Алапаевске. Нужно было учиться самому и обучать молодых солдат. Обычным распорядком: днем работа, ночью отдых - тут и не пахло. Занятия в классах, стрельбы на полигоне, марш-броски с полной выкладкой, оборудование боевых позиций, отработка действий в наступлении, в обороне и многое-многое еще. Отдыхали, когда придется, спали, где придется. В конце 40-го - начале 41-го офицерам стали предоставлять краткосрочные отпуска. Получил отпуск и Александр Подковыркин.
***
Отец приехал в мае. Почему я запомнил этот месяц? Да потому что мы картошку садили. Мама и бабушка после объятий и поцелуев бросились на кухню готовить ужин, а отец, переодевшись, взял лопату, и мы с ним пошли на огород. Он, легко двигаясь по лехе, копал лунки, а я волочил за ним ведро, полное картофельных срезков, и бросал их по одному в лунки. Отец, посмеиваясь, говорил: "Не накладывай полное ведро: половинку-и хватит". Но разве мог я опозориться перед отцом - командиром? Только полное! Закончив посадку, мы пошли в дом. Отец стал умываться, а я прошел в комнату, где на спинке стула висели галифе и гимнастерка, а на столе.... На столе лежали портупея и кобура, из которой выглядывала рукоять пистолета. Не дыша, я подошел к столу, погладил кобуру, расстегнул ее и вытянул пистолет. И вот он, тяжелый, поблескивающий вороненной сталью, в моей руке. В это время, растирая мокрое тело полотенцем, в комнату вошел отец. Увидев меня с пистолетом, он остановился и сказал: «Эта штука, сынок, сделана не для того, чтобы играть, а для того, чтобы убивать. Положи-ка ее на место». Отпуск у отца закончился быстро. Провожая его, мама и бабушка плакали, соседки всхлипывали и прижимали к глазам платки, мужики молчали, отчаянно дымя самосадом. Все понимали: война рядом.
***
Ночью 22 июня 1941 г. гарнизон был поднят по тревоге. Всем подразделениям было приказано собрать все войсковое имущество и выступать на вокзал, где их уже ждали два железнодорожных состава. Началась погрузка поротно и повзводно. Солдаты быстро, но без суеты размещались в вагонах. В хвостовых вагонах разместили лошадей, на платформах закрепили и укрыли брезентом пушки и две танкетки. Прежде чем идти с докладом о готовности к начальнику эшелона, Подковыркин обошел вагоны, где разместились бойцы его роты. Бойцы были спокойны, хотя и понимали, что сегодняшняя тревога не учебная. «Куда отправляемся, товарищ старший лейтенант?» - спрашивали они своего ротного. «Узнаем, прибыв на место дислокации,» - отвечал он, сам теряясь в догадках. Утром, когда поезд остановился у Коврова, всех командиров собрали в вагоне начальника эшелона, где им было объявлено о нападении Германии на СССР. Потом зачитали приказ, предписывавший прибыть в город Кривой Рог. По прибытии в Кривой Рог полк вошел в состав частей 57-й армии, которой командовал генерал-майор Ф.И.Толбухин. Эта армия вступила в бой на левом фланге Южного фронта, где особенно силен был натиск противника, рвавшегося к Одессе. В июне 1941 г. в боях под Николаевом, поднимая свою роту в очередную контратаку, Подковыркин был ранен. Осколком снаряда ему отрубило три пальца на правой ноге. Пребывание в полевом госпитале было недолгим. Убыль в младшем офицерском составе была огромная. Командирами взводов, и даже рот, порой назначались сержанты. Поэтому лейтенантов выписывали из госпиталей недолечившимися. Подковыркин вернулся в роту, прихрамывая. В короткие минуты затишья он, морщась от боли, стягивал с ноги сапог и снимал портянку, намокшую от сукровицы, сочившейся из незажившей раны. А бои продолжались. В мае 1942 г. 57-я армия, защищавшая крупную железнодорожную станцию Лозовая, перешла в контрнаступление против передовых частей 6-ой немецкой армии, которой командовал Паул юс, задержав ее наступление на пять дней. А потом были тяжелейшие бои под Ворошиловградом. Именно здесь Подковыркин был ранен второй раз: пуля попала в правое бедро и застряла в кости. В полевой госпиталь его сопровождал старшина роты. В кузове машины, которая ломилась прямо по степи, трясло неимоверно, и каждый толчок наливал ногу свинцовой болью. - Дай водички, - попросил Подковыркин, увидев у старшины фляжки. Тот взял одну фляжку, отвинтил крышку, понюхал, завернул крышку обратно. К губам ротного командира он поднес вторую фляжку. Глотнув теплой воды, Подковыркин спросил: - А что в той посудине? - Спирт, товарищ старший лейтенант. - Зачем он тебе? - Так ведь в госпиталь едем. Там пригодится. В госпитале старшина, дождавшись, когда командира положат на операционный стол, протянул хирургу фляжку со спиртом. - Что это? - спросил тот. - Обезболивающее, товарищ военврач, - отрапортовал старшина. - Годится, - согласился хирург. Вместе со старшиной они заставили Подковыркина выпить стакан чистейшего спирта. - Свободен, братец, - сказал хирург старшине и взял в руки зонд. - Сейчас поищем пулю - дуру. На этот раз Подковыркин пролежал в госпитале почти месяц. Хотя, что значит "пролежал"? Ведь госпиталь отступал вместе с армией, поэтому госпитальная койка часто сменялась тряским кузовом машины. На бедре рана затягивалась быстро. Подлечили и рану на месте оторванных пальцев. В августе Подковыркин вернулся в свою часть, где его ждали новое звание-капитан и новая должность - начальник штаба батальона. В августе 1942 г. началась небывалая по масштабам и продолжительности битва за Сталинград. 57-я армия из состава Южного фронта была передана Сталинградскому фронту и входила в его ударную группировку, держа оборону в районе Сарпинских озер. С началом контрнаступления она шла на острие войск Сталинградского фронта и первой встретилась с идущими навстречу частями Юго-Западного фронта в районе города Калач-на-Дону. Под этим городом Подковыркин получил легкую контузию. Взрывной волной разорвавшейся бомбы его бросило в воронку и завалило комьями замерзшей земли. Он не потерял сознание, не почувствовал боли и, убедившись, что руки и ноги действуют, самостоятельно выбрался из воронки. Но когда он попытался встать, то почувствовал, как противно дрожат и подгибаются ноги, а спина не сгибается в пояснице. Пытаясь шагнуть, он плашмя упал на землю. На этот раз обошлось без госпиталя. В медсанбате врач, осмотрев его, посоветовал пару дней полежать и, если можно, в баньке попариться. Бойцы его батальона организовали баню в одном из помещений паровозного депо. Там они отхлестали своего капитана дубовыми вениками, а потом он целый день отлеживался в штабном блиндаже, спал и читал старые газеты, которые доставили вместе с письмами. В одной из газет он прочитал стихотворение К. Симонова «Жди меня», а, прочитав, стал писать письмо домой. *** 1 сентября 1942 г. мама надела на меня матросский костюмчик, купленный еще до войны, повесила через плечо холщовую сумку, сшитую бабушкой, и повела в первый класс. Я стал школьником, чем вызывал зависть у сестры, которой предстояло еще целых два года только играть в школу. Тогда весь тыл жил сводками от Советского информбюро. А сводки становились все тревожнее. Письма от отца перестали приходить. Последнее пришло из-под Ворошиловграда. Я запомнил это, потому что много раз перечитывал его. В нем отец, справившись о нашей жизни, писал, что каждый день объедается черешней. Я не знал, что это такое, и путал ее с черемухой. Мама, прочитывая отцовские письма, плакала. Бабушка утешала ее, а потом вечером, когда все улягутся спать, подолгу стояла на коленях перед иконой и шептала молитву, крестясь и кланяясь. В конце ноября сводки информбюро стали сообщать нам об окружении немцев под Сталинградом. Даже мы, малолетки, чувствовали, как изменилось настроение людей, как они выпрямились, какая надежда стала светиться в их глазах. В последних числах декабря, перед самым Новым 1943 годом, пришло долгожданное письмо от отца. Как всегда, вначале он справлялся о нашей жизни, о здоровье, о том, как ведут себя дети, наказывал не продавать корову Майку, а потом шли слова: «Жди меня, и я вернусь, Только очень жди...» Все стихотворение Симонова переписал он в свое письмо. Мама, читая, обливалась слезами. 31 декабря мама повела меня и сестру в контору Нейво-Шайтанского леспромхоза, работники которого устраивали Елку для детей сотрудников. Мы с сестрой шли, рассуждая о том, какие подарки получим от Деда Мороза, что и сколько будет положено в заветные бумажные кулечки. После хоровода вокруг елки с пением «В лесу родилась елочка» Дед Мороз объявил, что нынче подарки получат только дети дошкольного возраста. Рухнули мои мечты о подарке. От обиды я залез на сдвинутый к стене огромный стол, за которым в обычное время сидели все работники бухгалтерии. Забившись в угол, я не хотел слушать стихи, которые читали, стоя на стуле, дети. Когда их репертуар был исчерпан, ко мне подошла мама и сказала: «Прочитай стихи, которые папа с фронта прислал». Хмурый и злой, я встал на стол и начал читать. Я старался читать громко, с выражением, и когда закончил, то ждал громких аплодисментов, но их не было. Я с недоумением огляделся и увидел, что все женщины плачут. Растерянный, я стоял, не зная, что делать, пока не подошел Дед Мороз и, вытирая слезы, при этом борода и усы мешали ему, сказал, что по решению коллектива в виде исключения подарок вручается мне, ученику 1-го класса. До сих пор не знаю, кого благодарить: то ли отца, вовремя приславшего письмо со стихами, то ли Симонова, написавшего эти стихи.
***
3 февраля 1943 года Сталинградская битва завершилась полным разгромом трехсоттысячной группировки противника. Более девяноста тысяч немецких солдат и офицеров сдались в плен вместе со своим командующим генерал-фельдмаршалом Паул юсом. Сейчас они ходили по степи, по окрестностям Сталинграда и в самом городе, и собирали трупы тех, кто вместе с ними пришел на Волгу и нашел здесь могилу. Хотя могил пока не было. Немцы укладывали трупы в длинные штабеля, и штабелям этим не было числа. Советские войска, победив под Сталинградом, сейчас шли освобождать Северный Кавказ и Донбасс. Подковыркин к тому времени был назначен командиром батальона. В марте 1943 г. они вели бои восточнее Ворошиловграда. Здесь, когда его батальон штурмовал высоту, он был опять ранен. Осколком мины разворотило коленную чашечку. «Третье ранение и все в правую ногу. Что за наваждение?» - со злостью думал он. Госпиталь в Саратове. Весна. На деревьях набухшие почки выстреливают острыми листочками, солнце светит ярко и празднично. Но пока не замечает этих красот капитан Подковыркин. Хирурги по кусочкам собрали ему колено и сейчас наблюдают, как идет заживление. Но организм тридцатилетнего здорового мужика с последствиями операции справляется успешно. В апреле сняли гипс и разрешили разгибать колено, не вставая с кровати. 1 Мая он уже смотрел на праздничную демонстрацию, стоя у окна и опираясь на палочку, а еще через неделю его вызвали в кабинет начальника госпиталя, где находился лечивший его врач. - Как себя чувствуешь, капитан? - спросил начальник госпиталя. - Отлично, товарищ полковник. - Да? - он помолчал, переглянулся с врачом. Понаблюдать бы еще за тобой надо, но раненых много с фронта поступает. Каждая койка на счету. В общем, выписываем мы тебя. Сейчас врач даст тебе рекомендации, как долечивать ногу, а потом в канцелярии получишь проездные документы и домой. Все, отвоевался, капитан.
***
В сороковые годы учебный год в школах заканчивался 19 мая, в День пионерии.
В этот день, 19 мая 1943 года наша учительница Агния Семеновна Трофимова
вывела нас, первоклашек, на последний урок в школьный сад. Рассадив нас на
пригорке под тополями, она подвела итоги года, посоветовала, как лучше всего
отдохнуть летом, наказала, чтобы мы не забывали помогать и родителям, и колхозу.
Потом она выдала всем табеля успевае¬мости, а некоторым и Похвальные грамоты за
отличную учебу. Такую грамоту получил и я. Вручая ее мне, Агния Семеновна сказала:
«Я знаю, что ты торопишься на станцию. Твой отец возвращается с фронта. Вот ты и
порадуешь его этой наградой».
Я примчался на станцию, когда там, на узеньком деревянном перроне уже стояли мама
с сестренкой, бабушка и еще целая толпа родственников и отцовских друзей. Все
стояли, повернувшись в сторону кирпичного завода, из-за корпусов которого вот-вот
должен был показаться поезд. Уже слышали гудок, который он всегда подавал,
подъезжая к железнодорожному мосту через Сусанку. Наконец, показался султанчик
дыма, а затем паровозик, тащивший зеленые вагончики. И вот скрипнули тормоза,
вразнобой застучали буфера, поезд остановился. Я заметался вдоль вагонов, пока
не услышал мамин крик: «Саша!» Оглянувшись, я увидел отца, обнимавшего маму. Он
был в шинели, в фуражке. У ног его стоял маленький чемоданчик, а за плечами
висел солдатский «сидор». Увидев меня, он потрепал мои вихры, а потом подхватил
под мышки и поднял над головой. Мне стало ужасно стыдно, и я вместо «здравствуй»
закричал: «Пусти!» Отец засмеялся: «О, да ты уже солдат!» Он опустил меня на землю,
сбросил с плеч «сидор», ловко развязывая его и, вытащив пилотку, надел мне ее на
голову: «Носи!» Разве могла Похвальная грамота сравниться с этим подарком? Эта
выцветшая пилотка со звездой была мне велика и при ходьбе сползала на лоб, потом
на нос, а нутро ее пахло отцовским потом и одеколоном.
Дома отец снял шинель, и я задохнулся от гордости, увидев на гимнастерке медаль
«За отвагу» и орден Красной Звезды, а мама вздохнула, коснувшись рукой нашивок
за ранения. Их было три: одна желтая и две красных.
Когда откатилась и утихла волна первых встреч, застолий, разговоров,
Подковыркин поехал в Алапаевск, чтобы встать на учет в военкомате и в горкоме
партии. Военком, посмотрев его документы, спросил:
- Как нога? Не болит?
- Нормально, - ответил он. - Вот уже палочку забыл. Дома
оставил.
- Чем думаешь заниматься?
- Еще не решил, но работы в поселке хватит.
- Это точно, - военком протянул ему документы. - Сейчас в
горком?
- Так точно!
В горкоме заведующий сектором учета, возвращая ему партбилет, сказал:
«Вас ждет первый секретарь Юдин Серафим Александрович. Зайдите к нему».
В кабинете первого секретаря Алапаевского ГК ВКП(б) Подковыркин пробыл
около часа. Юдин подробно расспрашивал о том, чем он занимался до войны,
где и в качестве кого воевал. А потом подвел итог: «Значит, под Сталинградом
батальоном командовал... А как ты посмотришь на то, если мы будем
рекомендовать тебя председателем колхоза «Ударник?» Конечно, колхоз
не батальон, но хозяйство сложное и проблем много. Согласен?»
- Ну, если горком считает необходимым...
- Считает! - Юдин вышел из-за стола и подошел к
Подковыркину. - Надо нам туда крепкого хозяина, Александр
Павлович, надо! Через пару дней мы к вам приедем, проведем
общее собрание. Я уверен, что земляки тебя выберут.
Так комбат стал председателем колхоза.
В апреле 1943 г. в колхозе случился пожар. Сгорел конный двор, здание
правления. В огне погиб жеребец Дунай, бравший призы на Свердловском ипподроме.
С ликвидации этого пожарища и начал свою деятельность новый председатель. Пока
одна бригада плотников возводила стены конного двора, правления и клуба,
другая поставила сушильный сарай и сложила обжиговые печи кирпичного завода
на берегу Сусанки. Строительство тормозилось отсутствием пиломатериалов: досок,
брусьев. Нужна была своя пилорама, но колхоз «Ударник» не был электрифицирован.
Осенью по улице Малышева от завода до Заречной части поселка
были установлены столбы ЛЭП, и бригада заводских электромонтеров в составе
Старцева Николая, Удалова Бориса, Шаньгина Владимира потянула по ней провода.
Рано наступившие морозы застали ребят на столбах. В куцых фуфаечках, голоруком
они целыми днями висели на столбах, вручную, без каких-либо механизмов
натягивали провода. Подковыркин организовал для них горячее питание. Закончив
работу на ЛЭП, электрики установили трансформатор, подключили к электросети
дома колхозников и производственные объекты колхоза. И вот наступил день,
когда монтеры последний раз проверяли свое хозяйство, а в домах ввертывали
лампочки. Под вечер, когда серая кисея сумерек стала накрывать улицы, свершилось
долгожданное: в окнах колхозников полыхнул яркий свет электричества.
К осени наши войска освободили Белоруссию и вступили на территорию Польши.
После взятия Люблина в газетах появились потрясшие всех сообщения о зверствах
фашистов в концлагере Майданек. Как-то вечером, отложив в сторону газету,
Подковыркин сказал жене: «Знаешь, Нина, я, пожалуй, опять на фронт пойду».
При первом же случае, когда дела колхоза привели его в Алапаевск, он зашел
в военкомат. Военком, выслушав его, достал личное дело, полистал и,
захлопнув, сказал: «Ладно, жди». С этим Подковыркин вернулся домой, где
круговорот дел захлестнул его. Заканчивали обмолот, сдавали госпоставки,
сушили зерно на новой сушилке системы Гоголева, сеяли озимые. Приходилось
целый день мотаться по полям, а ночью опять открывались раны на ноге, на
месте оторванных пальцев, и он, стиснув зубы, глухо СТОНАЛ от боли.
Наконец, пришел пакет из военкомата. Он распечатал его и увидел, что это
не повестка в армию, а путевка в санаторий, к которой была приложена
записка от военкома: «Ехать! Это приказ!» Ну, что ж, он человек военный,
знал, что приказы не обсуждаются. И он поехал в Кисловодск.
Весна 1945-го года выдалась на редкость капризной. Погожие деньки
сменялись слякотным дождем с холодным ветром. Посевная затягивалась.
Трактора и сеялки все время стояли в поле, чтобы с места продолжать сев,
как только позволит погода. Контролировать посевную компанию в колхоз
«Ударник» приехал уполномоченный ГК ВКП(б), первый секретарь алапаевского
ГК ВЛКСМ Корюкин Иван Афанасьевич.
9 мая Подковыркин и Корюкин с утра уехали на поля у Верхней Сусаны,
где почвы были особенно тяжелые. Гусеничный трактор медленно тащил
сцеп из трех сеялок. Увидев председателя, тракторист остановил свой
агрегат, выпрыгнул из машины и, вытирая руки ветошью, подошел к Подковыркину.
- А что, Иван Иванович, прибавить скорость нельзя? -
спросил председатель.
- Я пробовал, Александр Павлович. Не получается, - он взял
предложенную папиросу. - Да ты не беспокойся. У меня тут часа
на два работы осталось.
Со стороны дороги раздался далекий крик. Все оглянулись. К ним верхом
на лошади мчался, размахивая руками и непрерывно голося, мальчишка.
Подскакав, он круто осадил лошадь.
- Дядя Саша, война кончилась! Победа!
- Так, - Подковыркин повернулся к Корюкину и трактористу
Северюхину. - Ну, мужики, дождались. Поздравляю. А ты, парень,
скачи обратно и скажи бригадиру Балакину, пусть делает все так,
как мы договорились.
- Скажу, дядя Саша! - и мальчишка умчался, ликующе вопя.
- Ну, Иван Афанасьевич, поедем снимать бригады. Сегодня
праздник. - Подковыркин взглянул на Северюхина. - Ну, а ты, Иван Иванович...
- Я, Павлович, досею. Я скоро. Вы только без меня все не выпейте.
И он побежал к трактору, рискуя оставить в грязи свои разношенные кирзовые
сапоги. «Хороший мужик этот Иван Северюхин, - сказал Подковыркин, усаживаясь
в ходок. - При случае выпить не дурак, но свое дело знает». Когда председатель
и уполномоченный, объехав бригады, вернулись на конный двор, там мужики
во главе с Малых Александром Даниловичем уже сколотили столы, скамейки.
Женщины тащили из дома скатерти, соленые огурцы и капусту, молоко и творог.
Бригадир Балакин Василий Александрович доложил председателю, что корова
забита, сейчас привезут суп и жареное мясо. Потом, хитро прищурив глаз, спросил:
-Ас этим самым как?
-Давай не темни. Для этого случая ведь самогон
приготовлен, значит, пусть стоит на столе. Руководи, а я домой
схожу.
Все уже сидели за столом, когда председатель вернулся. При виде его
колхозники прекратили разговоры, смех. Они впервые увидели своего председателя
не в привычной гимнастерке и галифе. На нем был обычный гражданский костюм.
Закончилась война.
Р.А. Подковыркин.