Нейво-Шайтанский

На вокзале призывники лихо пели: «Если завтра война». Кто из них знал, что война уже на пороге и враг готовится перешагнуть через него? А пока местом службы молодого бойца стал 589-ый артиллерийско-гаубичный полк, дислоцированный в г.Ковель. Зимой 1940-1941 гг. изучали материальную часть, проводили учебные стрельбы, за которые наводчик Вихарев получил благодарность от командира батареи.

В мае 1941 г все упорнее стали слухи о близкой войне. И хотя командование убеждало, что «Пакт о ненападении», заключенный с Германией, является гарантией мира, крестьяне, приезжавшие на городской рынок со стороны границы (а Ковель находился менее чем в ста километрах от нее) говорили, что на польской территории немецких войск с каждым днем становится все больше и больше. Утром 22 июня полк был поднят по тревоге. Расчеты заняли места у орудий. Замерли в ожидании приказа, а приказа не было. Еще накануне телефонная связь со штабом 5-ой армии была прервана. Связисты, посланные ее восстановить, не вернулись. Командир полка поднял личный состав по тревоге по своей инициативе, услышав гул канонады с севера, со стороны Бреста, и с юга, от Владимира-Волынского. Но что делать дальше? Что вообще происходит? Только в полдень, когда до них добрался офицер связи, они узнали: «Война!» Офицер передал приказ командира дивизии: «Идти на восток для воссоединения с другими частями армии: Идти на восток... Приказ ясен, а пушки? Тягачи еще на кануне утащили в летний лагерь 122-х мм. пушки, а автомашины -боезапас и продукты. Орудия остались без тяги и без снарядов. Но раздумывать и ждать некогда. 152-х миллиметровую гаубицу подцепили к гарнизонной лошади, которая до этого ничего тяжелее походной кухни не возила. Гаубица ей оказалась не по силам. Комиссар первым подошел к орудию и не приказал, а просто сказал, обращаясь к бойцам: «Ну, ребята навались. Поможем одной лошадиной силе.» И ребята навалились, покатив, нет, потащив орудие по разбитому проселку. Вы не можете себе представить всю неимоверную тяжесть этой работы? Нет, не напрягайте фантазию. Это знает только тот, кто, ломая свой хребет, выворачивая суставы рук и ног, захлебываясь горько-соленым потом, тащил это орудие, надеясь, что еще час-два и соединимся, и кончится этот адов труд.

А канонада была уже не только с флангов, но и впереди, там, куда они шли.

. На рассвете увидели крыши деревни. Остановились, хрипя пересохшими глотками. Комиссар приказал Николаю и еще двум . бойцам идти в деревню и выяснить обстановку. Через час они вернулись, и Николай доложил, что наших частей здесь не видели. А вечером прошли немецкие танки. Стало ясно, что пробиваться к своим придется через боевые порядки немцев. С тяжелым орудием на руках это невозможно, и комиссар приказал затопить его. Еще час назад бойцы ненавидели эту гаубицу, выматывавшую их силы на проселочной дороге, а сейчас, когда она исчезла во тьме речного омута, они сняли пилотки, прощаясь с ней. Комиссар, отметив на карте место затопления, сказал: «Мы еще вернемся сюда, и она нам послужит».

Они шли на восток, туда, где в огне и крови ворочалась линия фронта. Шли безоружные и упрямые. Шли, веря, что дойдут до своих Шли, обходя города и поселки, избегая шоссейных дорог, ночами, по бездорожью.

Николая постоянно терзала мысль о том, что в Ленинграде, в доме № 30/32 на канале Грибоедова, думают, что он сражается с немцами, а он идет, прячась от них. И не было тогда у него желания большего, чем дойти до своих, получить оружие и в бой. Только в августе они перешли, наконец, линию фронта, попав в расположение дивизии народного ополчения, занимавшей позиции на ближних подступах к Киеву. Потери дивизии были огромны, поэтому полковник, командовавший ополченцами, без лишних формальностей приказал комиссару сформировать из окруженцев взвод получить оружие и поставил задачу: «Стоять насмерть, товарищи бойцы! Ожидается танковая атака немцев». Ждали танки, не имея ни артиллерии, ни противотанковых ружей, только бутылки с горючей смесью и гранаты по две штуки на брата.

Разум подсказывает, что такими средствами танковую атаку отбить невозможно, но ведь отбили, и немцы уползли обратно, оставив те танки, которые дошли до траншей и сейчас стояли там обгоревшие, мертвые.

Но на следующий день, когда танковая атака повторилась, у ополченцев уже не было ни бутылок, ни гранат, и танки без помех проходили через траншеи и окопы, растирая гусеницами тех, кто пытался в них укрыться. Уцелевшие бойцы стали отходить, отстреливаясь от наседавших немецких автоматчиков.

И снова отступление в окружении врагов.

Снова шли чужими по своей земле. Киев, к которому еще недавно они так стремились, сейчас пришлось обходить стороной, так как 17 сентября он был оставлен советскими войсками.

Все правобережье Днепра было забито немецкими войсками. Пехота, танки, артиллерия лавиной шли по всем дорогам, ведущим к переправам. Группе, которую вел комиссар, приходилось порой по несколько суток отсиживаться в лесу прежде чем появ¬лялась возможность продвинуться вперед на несколько сот метров. Только во второй половине октября они вышли к Днепру.

Октябрь он и на Украине октябрь. Ночи уже холодные. Дождь с ветерком пронизывает до костей. Да еще голод. Уже несколько суток питались только яблоками - падалицей да зерном, которое добывали из колосьев, растирая их в ладонях.

А сейчас перед ними лежал Днепр, воспетый художниками и поэтами. Лежал он широкий, угрюмый и неприступный. Лодок найти не удалось, но собрали несколько досок и два-три бревна. Вот на этих переправочных средствах и пустились вплавь, стремясь добраться до левого берега. В темноте при сильном ветре и течении стали терять друг друга. Кто-то, испугавшись одиночества, окликнул соседа. В ответ в небо взлетели осветительные ракеты, и немцы открыли огонь из минометов и пулеметов. В нескольких метрах от бревна, за которые держались Николай, комиссар и еще трое бойцов, взметнулся столб воды, поднятой взрывом. «Ребята, - выплевывая воду, прохрипел комиссар, - наше спасение там, на берегу. Нажмите» И ребята нажимали, тяжело взмахивая руками, налитыми свинцовой усталостью. Николай, всматриваясь в темноту, тщетно пытался разглядеть берег. «Куда он, проклятущий, подевался?» - думал он. Под бревном вдруг что-то скрежетнуло, и оно, резко замедлив движение, остановилось. Под ногами была песчаная отмель. Выбравшись на берег, все повалились на песок, и несколько минут слышно было только тяжелое дыхание. А небо на востоке уже стало предрассветно белесым, и комиссар увел бойцов в заросли ивняка, широкой полосой тянувшихся вдоль пологого берега. Днем, пройдя по ивняку километр-полтора, нашли еще несколько бойцов. « От взвода осталось отделение», - подвел итог комиссар.

Полтора десятка безоружных бойцов (последние винтовки остались на дне Днепра) шли на восток с надеждой на встречу с нашими частями. Они не знали, что вместе с ними в Киевском котле оказалась 670-тысячная группировка советских войск, которая также с ожесточенными боями пыталась вырваться из кольца. Пройти по территории, насыщенной войсками, и остаться незамеченными было практически невозможно. Так оно и случилось. Ночью они подошли к хутору, казавшемуся совершенно безлюдным, и у первой же хаты, куда они постучались, наткнулись на немцев, которые открыли автоматный огонь. Несколько бойцов были убиты сразу. Комиссар, охнув, схватился за бедро и присел. Николай наклонился над ним и тут же получил удар прикладом по голове. Земля качнулась у него под ногами, и он упал, закрыв собой комиссара. Немцы пинками заставили их подняться. Увидев себя в окружении немецких автоматчиков, Николай понял - плен. Их разместили в здании школы. Выбитые окна, стены, пробитые снарядами, но есть крыша над головой, спасающая от дождя. Несколько десятков человек провела эту ночь, сидя на цементном полу, тесно прижавшись друг к другу.

Днем к школе подошли грузовики, доверху набитые одеждой: мужской, женской, детской.

. Полицай - украинец выгнал пленных во двор и приказал разгрузить машины и рассортировать одежду. «Жидам она больше не понадобится,» - ухмыльнулся он. «Евреев, значит, расстреляли, а это как трофей в Германию» - шепнул комиссар Николаю. Разбирая одежду, Николай нашел детское байковое одеяло и предложил его комиссару, раненая нога которого болела и мерзла. Укутывая ногу, комиссар говорил: «Вихарев, помни, что ты не пленный, а боец Красной Армии, временно отсутствующий в ее рядах. Беги при первой же возможности. Беги. Для этого нужна гражданская одежда. Подбери себе что-нибудь попроще и переоденься.»

Бежать сразу не удалось. На следующий день их повезли на запад. Везли медленно, с длинными остановками: пропускали воинские эшелоны с боевой техникой и живой силой. Иногда на остановках в вагоны с военнопленными сквозь смрад испражнений (туалетов не было) проникал запах походных кухонь. Для истощенных до предела людей это было изуверской пыткой, и они даже радовались, когда эшелон трогался и запах пищи исчезал.

Путь эшелона закончился в Житомире. Пленных построили в колонну и провели через весь город, чтобы жители воочию убедились в том, что, как утверждала фашистская пропаганда, Красная Армия разгромлена и как реальная сила больше не существует. Николай видел плачущих женщин, детей, испуганно прижавшихся к ним, и одна мысль глодала его:«Бежать, бежать! Дойти до своих и получить оружие».

Полуразрушенные казармы на окраине города стали местом, куда немцы сгоняли военнопленных, накапливая их для большого эшелона, что бы потом отправить в Германию. Об этом они узнали от одного полицая, хвалившегося своей близостью с немцами. «Из Германии не убежишь. Бежать надо сейчас. Как это сделать?» - эта мысль не давала покоя Николаю, точила его по ночам, гоня прочь сон. Именно ночью он нашел двух единомышленников. Было решено дождаться ненастной ночи, когда бдительность часовых на вышках, уверенных в невозможности побега, притупляется, добраться до колючей проволоки и, укрываясь за штабелем трупов, которые немцы накапливали прежде чем вывезти, в течение одного-двух часов сделать подкоп и сразу же бежать. «Эх, была бы только ночка, да ночка потемней» - подвел итог Николай. «Да еще бы и тройку порезвей», - невесело пошутил один из его напарников.

Дня через два пришла ожидаемая погода. Холодный северный ветер метался по территори и лагеря. Слякоть, сыпавшая с неба, казалось пронизывала насквозь не только одежду, но и тело, добираясь до костей. Около полуночи Николай с товарищами выбрались из казармы через пролом и замерли, прижавшись к стене. Они ждали, когда взлетит осветительная ракета, чтобы сразу, как только она погаснет, ползти к проволоке и успеть до следующей ракеты. Им удалось это с первой попытки. Но когда они, укрывшись за трупами, перевели дух, обнаружилось одно непредвиденное обстоятельство. Оказалось, что земля ночью стала подмерзать. Корочка заледеневшей земли была еще тонкой, но у них единственными орудиями труда были ложки, которые немедленно согнулись при первых попытках с их помощью сломать лед. Пришлось действовать кулаками и пальцами. Под корочкой льда шел благодатный украинский чернозем, мягкий, податливый, но густо переплетенный корнями трав и кустарника. Эти корешки оказались прочными, как проволока. Который не удавалось разорвать руками, они перегрызали зубами. Работа продвигалась медленно, но они не помышляли отказываться от задуманного и продолжали рыть с упорством кротов, замирая только тогда, когда в небо взлетала ракета или луч прожектора начинал скользить в их сторону. Наконец Николай, как самый щуплый из троих, протиснулся на другую сторону, и они продолжали расширять лаз с двух сторон.

И вот уже все оказались за пределами лагеря. Они отползли в кусты и тут распрощались друг с другом. Каждый шел своим маршрутом: один на юг, другой на восток, а Николай в сторону Ленинграда. Он был уверен, что город не сдался, а это значит - там наши войска, там семья.

Николай шел, не останавливаясь, пока наступавший рассвет не заставил его искать укрытия на день. Поле с неубранными подсолнухами оказалось весьма кстати для этого. Они защищали не только от посторонних взглядов, но и от пронизывающего ветра. Он зашел поглубже в подсолнухи и, свалившись на землю, мгновенно уснул.

Проснулся от того, что все тело его сотрясала дрожь. Холодный ветер и мокрый снег, сыпавший сверху, сделали свое дело. Каждая жилочка его, пронизанная холодом, молила о тепле, а желудок требовал пищи. Николай стал подниматься, но суставы рук и ног ответили на эту пытку такой болью, что он, застонав, сел. Когда боль в суставах утихла, он подтянул к себе ствол подсолнуха, с вершины которого свисала набитая семечками шляпа. Оторвав ее он стал выбирать крупные сырые зерна, горстями засовывая их в рот и жевал, не чувствуя вкуса. Потом набил семечками карманы и осторожно, боясь потревожить боль в суставах, поднялся. Высокие подсолнухи закрывали обзор. Пришлось выбираться на кромку поля, откуда Николай увидел речку, берега которой густо заросли ветлами, и хутор, три белые хатки которого видны были сквозь обезлиственные ветки садов. Не решившись идти к домам, Николай пополз к речке. Полз и удивлялся тишине: ни гула моторов, ни канонады. Из этого напрашивался вывод, что фронт уже далеко. Укрывшись под ветлами, ветки которых касались воды, Николай оглядел себя и покачал головой: «Ну и ну». Еврейская одежда, которую он по совету комиссара (где он сейчас?) раздобыл в Киеве, была пропитана грязью и изорвана, особенно брюки. Ботинки раскисли до такой степени, что утратили первоначальную форму. Наклонившись к воде, он стал мыть руки и увидел, что вместе с грязью с них смывается кровь. Кожа на всех пальцах оказалась содранной. Это лед и корешки сделали свое дело. Николай понял, что еще одну ночь на холоде в мокрой одежде он не переживет, значит надо идти к людям. Он выбрался из-под деревьев и, не прячась, двинулся к хутору. Дойдя до первой хаты, остановился. Хутор казался вымершим: людей не видно, собак не слышно. Николай сделал еще несколько шагов и увидел, как шевельнулась оконная занавеска у ближайшей хаты. Подойдя к двери, он раза два-три легонько стукнул. Прислушался -тихо, но за дверью явно кто-то был. Он постучал сильнее. Молчание... А потом женский голос: «Кто? Кого треба?» «Мамаша, мне бы обогреться», - ответил Николай, стараясь унять дрожь в голосе. Снова пауза, и наконец, сухо щелкнула щеколда. Дверь приоткрылась, и он услышал: « Заходь в хату». Николай шагнул через порог. За спиной снова услышал звук щеколды Комнату наполнял мягкий осенний полусвет, проникавший через зашторенные окна. Хозяйка молча подошла к печи, достала чугун, налила в глиняную миску борща и, поставив на стол, пригласила : «Покушай». Николай с трудом оторвался от теплой печи и сел к столу. Ложка дрожала в его руке, и ему пришлось наклониться над миской, чтобы не расплескать борщ по скатерти. Хозяйка, внимательно осмотрев его одежду, заросшее щетиной и грязью лицо, спросила: «Откуда идешь?». Николай неопределенно махнул рукой. Хозяйка понимающе поджала губы и, покачав головой, сказала: «Ой, в недобрую хату ты зашел , сынок». Николай удивленно посмотрел на нее: «Это почему?» Хозяйка подошла к окну, отогнув занавеску, выглянула на улицу и тотчас отпрянула от окна. Повернувшись к Николаю, она сказала: «Муж идет. Он у меня с немцами связался. Я скажу, что ты мой племянник. Он его никогда не видел, так , может и пронесет господь». Она подошла к двери откинула щеколду, и в хату вошел, внеся с собой запах осенней сырости и сивушного перегара, невысокий, но крепко сбитый мужик. Увидев Николая, он пьяно икнул и, оборотясь к хозяйке, спросил: «Кто такой?» ? .

-Да я же тебе говорила. Племянник мой, с хутора из-под Шепетовки. Сожгли у них хутор, вот он и мыкается.

Сожгли, говоришь. Ну, значит, того заслужили. Ну, ты, племянничек, кушай, а я по делам. И он, оттолкнувшись плечом от дверного косяка, вышел в сени. Хозяйка кинулась к сундуку, достала из него шерстенные носки и подала Николая, сказав: «Одевай скорее, сынок, и уходи. Чую, не кончиться это добром». Он торопливо переобулся, выскочил на крыльцо и понял, что опоздал: у хаты стояла лошадь и хозяин, который о чем-то говорил с возницей, сидевшим на телеге. Увидев Николая, он хмыкнул: «Собрался уже .Ну ,иди, садись. Это лучше, чем пешком».

Лошадь медленно тащила телегу по подмерзшему проселку. Возница молча попыхивал самосадом. Томясь от неопределенности Николай спросил: «Куда везешь?» Возница, не оборачиваясь, ответил: «Известно куда, в комендатуру». «Опять плен, лагерь... Надо бежать», - подумал Николай. Приметив, заросшую кустарником, балочку он хотел спрыгнуть с телеги, но едва он дернулся, как тяжелая рука возницы крепко ухватила его за плечи: «Куда? Пропадешь ведь один-то. Сиди». «Ну, нет, - подумал Николай- все равно убегу». Дорога нырнула в реденький лесок. Место для побега показалось Николаю подходящим, но возница неожиданно натянул вожжи, и лошадь остановилась. Обернувшись к Николаю, он спросил: «Из плена бежишь?» Николай кивнул. «Так, - возница не спеша свернул цигарку, - за этим леском село начинается. Зайдешь в четвертую хату слева, скажешь, что от Михея. Понял?» Николай спрыгнул с телеги, потоптался, разминая ноги, и спросил: «А что ты скажешь этому полицаю?» «А ничего, - ответил возница и, разворачивая лошадь, добавил, - жить-то ему осталось до ночи».

В хате, на которую указал Михей, жила одинокая старушка, которая тотчас с оханьем, с причитаниями стала хлопотать вокруг Николая, и уже через час он, вымытый с головы до ног, одетый в чистое белье, сидел за столом и пил горячий чай, настоянный на травах, пил и чувствовал, как блаженное тепло разливается по всему телу, и на него наваливается сонная одурь. Старушка тем временем приготовила постель. «Ложись, касатик, спи - отдыхай, а я на кухню пойду, бабьим делом займусь», - сказала она. Едва Николай коснулся головой подушки, как сон теплой, мягкой волной накрыл его.

Проснулся он от запаха свежеиспеченного хлеба. С кухни доносился негромкий стук и шорох. Николай поднялся с кровати, неслышно ступая по домотканым половикам, подошел к двери и заглянул на кухню. Весь стол и скамья, примыкающая к нему, были заставлены караваями. Увидев Николая, хозяйка торопливо накинула на них чистую холстинку и стала выталкивать его, говоря: «Ты что, батюшка, поднялся ни свет ни заря? Иди, иди, -досыпай». Николай снова прилег, но сон уже ушел от него. Лежа в темноте, он соображал: «Куда же хозяйке столько хлеба?» Вывод напрашивался один -для партизан. Значит, надо попасть к ним, и тогда он снова будет бойцом. Может быть, домой весточку удастся послать.

В это время в дверь постучали и на кухне появились какие-то люди. Разговор между ними и хозяйкой шел вполголоса. Они несколько раз выходили из хаты, возвращались и опять выходили. Потом они прощались с хозяйкой, и Николай услышал, как один из них назвал ее мамой. После их ухода хозяйка забралась на печь, пошептала чего-то, словно молилась, и затихла. Через окна в хату заползал серый рассвет. Убаюканный тишиной, Николай снова уснул.

Проснулся от того, что снова почувствовал запах хлеба. Открыв глаза, он увидел, что на столе уже пыхтит самовар, рядом с ним лежит каравай, а у окна хозяйка штопает одежду. Заметив проснувшегося Николая, она ласково заговорила, как запела «Хорошо спал, сынок, хорошо! Значит, скоро поправишься, сил наберешься».

Целый день хозяйка хлопотала то на кухне, то возле Николая, подбирая ему одежду: штаны, рубаху, толстый суконный пиджак, «украшенный» заплатами, латаные же сапоги. В такой одежде Николай стал похож на обычного мужика-хуторянина. В течение дня он несколько раз собирался завести разговор о партизанах, но хозяйка, словно угадывая его мысли, всякий раз уходила от этой темы, рассказывая то о своих бесчисленных родственниках, живых и умерших, то о том, как немцы, проходя через их село, прирезали всю скотину. Пришлось отложить разговор на завтра, а утром из кухни опять одуряюще пахло свежим хлебом, и какие-то люди уносили его. Днем, бесцеремонно оборвав словоохотливую хозяйку, Николай спросил напрямик: «Ты, мать, скажи, как мне найти партизан?» Старушка округлила глаза, изображая удивление: «Партизаны? Какие такие партизаны? Я и слова-то такого не слыхивала». А вечером отправляя Николая спать, сказала, как обнадежила: «Спи. Утро вечера мудренее». Утром на кухне снова шел разговор долгий, с раздумчивыми паузами. «Обо мне говорят» - понял Николай. Едва дождавшись утреннего чаепития, он спросил: «Ну , как насчет партизан?» Хозяйка не спеша допила чай, вытерла губы уголком головного платка и покачала головой: «Зря ты завел этот разговор: не знаю я никаких партизан». Николаю стало ясно, что ему не доверяют и надо уходить.

Хозяйка дала ему на дорогу булку хлеба, кусок сала и адресок в Новгород - Волынск, где проживала ее дальняя родственница, которую она и сама-то не видела уже много лет.

Николай сначала хотел идти ночами, но когда заметил, что и днем по дорогам идут подобные ему, не стал прятаться и от рассвета до вечерних сумерек шел от села к селу, стараясь не задерживаться там, где стояли немецкие гарнизоны. Уже на подступах к Новгород - Волынскому в одном из сел женщина, подавая ему несколько вареных картофелин, сунула ему сложенный в несколько раз листок бумаги и шепнула:» Потом прочтешь». За селом, выждав момент, когда дорога стала пустынной, он укрылся в кювете и развернул бумажку. Это оказалось партизанская листовка, в которой сообщалось о разгроме немецких войск под Москвой. «Ну, что? Съели Москву, паразиты?» - вслух сказал Николай и, наколов листовку на сухой стебель придорожного бурьяна ( пусть другие увидят и прочтут), зашагал дальше.

На следующий день он вступил на улицы Новгород-Волынского, где впервые встретился с патрулем. Офицер, два солдата и русский полицай шли ему навстречу: Убегать не было смысла, и Николай продолжал шагать. Офицер, приказав ему, остановится, спросил: «Юде», « Нет, я русский.» - ответил Николай. «Юде, Юде», - усмехнулся офицер, указывая на черные вьющиеся волосы, выбившиеся из-под шапки. Немцы ушли, оставив Николая с полицаем. Тот, взяв винтовку наперевес, буркнул: «Иди!» Николай шел, досадуя на себя за то, что так нелепо попался. Квартала через два, когда они поравнялись с разбитым в бомбежку домом, полицай завел его в развалины и сказал: «Сиди тут до ночи, а как стемнеет - у ходи из города. Сегодня всех евреев расстреляют».

Снова начались ночные переходы. Все сильнее стали донимать морозы. После сильных снегопадов стало невозможно идти по бездорожью, и Николай выбрался на шоссе. Шел, весь обратись во внимание, чтобы, едва услыхав шум мотора или увидев мелькание си¬них огней маскировочных фар, броситься в кювет и, зарывшись в снег, переждать, пока пройдут машины. Более всего донимал голод. Именно он вынуждал его, пренебрегая осторожностью, заходить в села и стучаться в наугад выбранную избу. Не везде ему открывали двери, но там, где пускали, он получал не только еду и тепло, но и скудные новости. Из разговоров с хозяевами он узнал, что давно миновал Украину и идет по Белоруссии, о немецких концлагерях, о партизанских диверсиях. Но всякий раз, когда он заводил разговор о партизанах, хозяева замыкались и уводили разговор в сторону, а перед рассветом, снабдив его кое-какими продуктами и подсказав, куда нужно идти, если уж не стремится к Ленинграду, прощались с ним.

Так прошла зима. Весной, когда дни стали длиннее, Николай рассчитывал проходить за день больше, но сил для длительных переходов становилось все меньше и меньше. Он исхудал, оброс. Каждый шаг ему давался с трудом. Ноги, обмотанные тряпьем, сейчас мерзли не от морозов, а от сырости. Так добрался он до поселка со странным названием Городок, что примерно в 50 км к северу от Витебска. Здесь он был остановлен нарядом фельджандармерии. При обыске один из жандармов обратил внимание на латунную армейскую пуговицу с выпуклой звездой. «Ты есть солдат?» спросил он. «Да, я солдат» - ответил Николай. Странное безразличие овладело им, когда его остановили жандармы, и сейчас он думал только о том, чтобы скорее наступил конец.

Его привели к обнесенной колючей проволокой площадке, которая раньше была загоном для скота, а сейчас в жидкой грязи, перемешанной с навозом, здесь стояло несколько десятков таких же, как он, бродяг. Здесь, сидя в стылой грязи, тесно прижавшись, друг к другу, и пришлось провести всю ночь.

Утром пришли два грузовика. В кузове одного под тентом на скамейках сидели немецкие автоматчики, в кузове другого стояли двое полицаев. Офицер, выглянув из кабины, что-то крикнул полицаям, и машина с солдатами ушла, а полицаи начали загонять в кузов своего грузовика всех задержанных. Николая впихнули одним из последних. Полицаи с винтовками встали у заднего борта.

Поездка была не долгой. Километрах в двух от поселка машина развернулась и задним ходом подошла к самой кромке оврага, где уже выстроились автоматчики. Полицаи, не с лезая с машины, стали открывать задний борт. Николай, выглянув из-за их спин, увидел глубокий, метра четыре, овраг и труппы на дне его. В тот же миг от сильного толчка он свалился вниз, больно ударившись о закаменевшие тела. Полицаи одного за другим сбрасывали в овраг обессиленных людей, а немцы, наблюдая за происходившим, хохотали, когда падение какого-либо бедолаги казалось им особенно забавным. Потом раздалось несколько автоматных очередей, и немцы уехали, решив, что не стоит тратить патроны на этих доходяг.

Сколько времени пролежал Николай над телами своих сотоварищей, он не мог определить. Он то впадал в забытье, то приходил в себя от тупой, ноющей боли в позвоночнике. И только когда холодные мартовские звезды рассыпались по всему небу, он выбрался из-под груды тел и пополз к противоположному более пологому, заросшему кустами склону оврага. Выбравшись из него, Николай еще долго лежал, отдыхая и не веря тому, что утренний кошмар уже позади. Потом он медленно поднялся , сделал один шаг, другой и пошел Куда? Он не знал. Лишь бы подальше от Городка, подальше от оврага. На третьи сутки он дошел до села Большое Коптилово и у стены ближайшего дома свалился в голодном обмороке. Очнувшись, он увидел над собой темный потолок. Пытаясь понять, где он находится, Николай приподнял голову, но боль тотчас сдавила ее раскаленным обручем, и он, застонав, опустил ее на что-то мягкое теплое... Затем он услышал скрип половиц и увидел наклонившегося к нему старика. « Ну, вот и оклемался, - сказал он. - Погоди, сейчас Анна баньку сгоношит, и мы с тобой попаримся». После бани вымытый и выбритый стариком, Николай сидел за столом и млел от запаха вареной картошки и мятного чая. Съев одну картофелину, он потянулся за второй, но Анна не дала, сказав: «Нельзя тебе много сразу-то. Вот чаю напейся». А потом был глубокий, провальный сон на лежанке у русской печи.

У старика и его снохи Анны Николай прожил почти неделю. Старик починил для него старые сапоги, дал фуражку и стеганую куртку. Анна, чем могла, подкармливала. Под весенним солнцем стали подсыхать дороги, и Николай решил уходить. Старик объяснил ему, что после Городка он шел не в сторону Ленинграда, а от него, к Витебску. Вечером он ушел. Старик, провожая его, сказал, что если будет идти всю ночь, то к рассвету успеет в Малое Коптилово и Николай успел... к облаве. Едва он ступил на улицу села, как в него ворвались немецкие машины. Солдаты и полицаи стали сгонять всех жителей на площадь. Николай оказался среди них. Потом из толпы полицаи начали выталкивать девушек и парней. Николай тоже оказался в их числе. Отобранных рассадили по машинам и под причитания, вопли, крики оставшихся на площади грузовики тронулись к железнодорожной станции.

Так начался для Николая путь в фашистскую Германию, путь в неволю.

Более двух недель эшелон с пленными тащился по дорогам Чехословакии и Германии. Порой сутками он простаивал в тупике, пропуская идущие на восток эшелоны с оружием, а с востока - с награбленным в СССР углем, металлом, хлебом, сахаром. Только в середине апреля, когда в Баварии вовсю буйствовала весна и фруктовые сады кипели от цветущих слив, яблонь, груш, их привезли в Мюнхен. Здесь началась сортировка. Всех заболевших и до предела истощенных отделили и отправили в концлагерь Дахау, а остальных разместили в здании пустого склада. На следующий день была баня, после которой им выдали прожаренную в печах и очищенную от вшей одежду. Их стали кормить три раза в день, выдавая по куску эрзац хлеба, по миске похлебки из брюквы и по кружке дурно пахнувшего напитка, который немцы, тем не менее, называли кофе. Причины такого внимания к пленным выяснились дней через десять, когда после завтрака их выстроили в две шеренги лицом друг к другу. Ждали долго, пока не появился офицер с группой немцев в гражданской одежде. Они медленно шли между шеренгами, внимательно разглядывая лица и фигуры пленных, иногда заставляли открыть рот и осматривали зубы, щупали мускулы. Удовлетворен¬ный осмотром немец кивал головой, и человека отводили в сторону. Николая осматривала высокая, с солдатской выправкой фрау, которая заставила его несколько раз быстро присесть, а потом, послушав его дыхание, кивнула головой. Так он был куплен помещицей фрау Циммельман.

Вот и свершилось невероятное: советский гражданин, комсомолец Колька Вихарев стал батраком, хотя нет, батрак - свободный наемный рабочий, получающий плату за свой труд, а тут - неволя, работа от рассвета до заката и еды ровно столько, чтобы он мог работать и на следующий день. И так три бесконечных года, от апреля 1942-го до апреля 1945-го. И каждый день борьба за выживание : не ослабеть, не заболеть, ибо больного и слабого кормить не будут, а просто отправят в Дахау. Старый немец Клаус, который иногда тайком подсовывал Николаю или кусок хлеба, или пару вареных картофелин, говорил: «О, Дахау ист зер шлехт! Плохо, очень плохо!» При этом он осуждающе покачивал головой и сердито плевался.

Весной 45-го и хозяева, и невольники впервые увидели в небе американские бомбардировщики, а потом услышали далекие разрывы бомб. Война шла по дорогам Германии. Николай и его товарищи среди которых были поляки, сербы, латыши, чехи, понимали, что чем ближе фронт, тем ближе свобода. И она пришла в форме американских солдат, которые однажды утром подкатили на джипах к фольварку фрау Циммельман, прошли по всей усадьбе, заглядывая в свинарник, склады, погреба. Потом они сошлись среди двора и, покуривая разглядывали пленников, которых собрали под навесом. Между тем из дома вышел офицер в сопровождении фрау Циммельман, которая что-то говорила ему, жестикулируя и улыбаясь. Офицер, козырнув ей отошел к своим солдатам, а хозяйка что-то сказала русскому полицаю, который все эти годы исправно нес службу надзирателя и не упускал случая применить кулак или плеть. Полицай вывел из гаража хозяйский грузовик, и американцы стали помогать пленникам забраться в кузов. Полицай, желая показать свою преданность новым хозяевам, подскочил к Николаю, шедшему последним, и заорал: «Пошевеливайся, сволочь!» Выхватив из кармана пистолет он ударил Николая рукояткой в лицо. Николай от удара качнулся. Рот его наполнился солоноватой кровью, и он выплюнул ее вместе с передними зубами. Американец, стоявший рядом, одним неуловимьм движением заломил полицаю руки за спину, вырвал пистолет и ударом тяжелого солдатского ботинка свалил его на землю. Два других солдата подняли его и, раскачав, швырнули в кузов. Увидев это, Николай (откуда силы взялись?) перемахнул через борт, и толпа пленников сомкнулась над лежащим полицаем.

На окраине Мюнхена в пустующие армейские казармы американцы разместили русских пленных. Каждый день после утренней дезинфекции помещения и завтрака к ним приходил офицер, хорошо говоривший по-русски, и говорил, что они теперь свободные граждане и имеют право выбрать для постоянного проживания любую страну.

Слушая, его, Николай злился: «Что он несет? Какую страну? У меня же родина есть. Там Ленинград, там родители». Наконец, стало известно, что завтра приезжают представители советского командования.

На другой день на плацу собрали всех военнопленных и насильно угнанных. К ним в сопровождении американцев вышли советские офицеры. Увидев их Николай удивился: «В погонах!» Один из них вышел вперед и, поздравив их с освобождением из фашисткой неволи сказал:» Кто желает возвратиться на Родину - три шага вперед!» Строй замер, потом качнулся, и люди стали отмерять эти заветные три шага, кто на ногах, кто на коленях, кто ползком. Николай, отсчитав шаги, оглянулся и увидел, что несколько человек остались на месте. «Почему?» - подумал он, но, разглядев среди оставшихся физиономию полицая, украшенную желто-зелеными синяками, понял, что путь на Родину им заказан. Они остались с американцами.

Возвращающихся на Родину отвезли в район Лейпцига, где поместили в здании, приспособленном под госпиталь. Медицинский осмотр, баня, чистая одежда действовала на них, как лекарство Вскоре им было объявлено, что в первую очередь будут отправлены гражданские лица, а потом военные. В день отправки одна из девушек, которую Николай встречал в поместье фрау Циммельман и знал, что она из Воронежа, подошла к нему и сказала: «Шварц (черный), дай твой адрес. Я напишу, что ты жив». В июне в Ленинград, в дом на канале Грибоедова пришло пись¬мо, которое получила младшая сестра Николая Катя. Уже через минуту со двора во все окна летел ее ликующий крик: «Мама, мама, Колька жив!»

Мать Николая Пелагея Семеновна и его старшая сестра Маша работали в типографии, расположенной на первом этаже. Когда туда ворвалась Катя с письмом, все станки в типографии замерли - еще бы, ведь не каждый день отыскивается человек, которого давно считали погибшим. У многих женщин, которые собрались около Пелагеи Семеновны, тоже были родственники, пропавшие без вести и это письмо вселяло в них надежду: «А вдруг и мой найдется».

А Николай тем временем томился в одном из фильтрационных лагерей на территории СССР, где офицеры СМЕРШ вели индивидуальные опросы каждого, выясняя, где, когда, при каких обстоятельствах попал в плен, с кем вступал в контакты, находясь во вражеском плену. Потом посылались запросы в архив Наркомата обороны. Потом длилось долгое ожидание ответов. И новые допросы... И новые запросы... И только в октябре, когда с Николая и других были сняты подозрения в предательстве и шпионаже, их отправляли на Урал с запрещением самовольно менять место жительства.

Новая страница в биографии Николая Вихарева началась на металлургическом заводе в поселке Нейво-Шайтанском. Едва их разместили в огромном, сложенном из дикого камня здании (сейчас в нем размещается пожарная часть), их повели на завод знакомить с местом будущей работы. Николай и не заметил, как отстал от группы, заглядевшись на работу бригад знаменитой «двустанки», где грохотали валки двух спаренных прокатных станков №7 и №8. Он с изумлением смотрел на людей, которые с клещами в руках лезли в огонь, вырывающийся изнутри нагревательной печи, выхватывали оттуда раскаленные стальные пластины, бросали их на «скамью» стана, и два человека, стоящие по разные стороны валков начинали жонглировать, перебрасывая, их друг другу. Один из этих людей, подручный старшего вальцовщика Николай Останин, увидев Николая закричал: «Эй, парень, чего рот разинул? Иди сюда и становись за стан».

Так Николай Вихарев стал застановщиком и 26 лет проработал на этом месте у станка №7.

С приездом новых людей заметно изменилась жизнь поселка Николай и его товарищи: Василий Бродович, Володя Пастернак, Николай Манченко - организовали заводскую футбольную команду которая стала постоянным участником ежегодных турниров на первенство г.Алапаевска. По вечерам около клуба у волейбольной площадки было тесно от желающих посмотреть на игру и принять в ней участие. Именно здесь, на волейбольной площадке, приметила Николая Маша Кропанцева, работавшая десятником в прокатном цехе.. Да и сам Николай, оказывается, среди всех заводских девушек выделял именно ее. Она нравилась ему веселым характером, прямотой суждений, тем, что в карман за словом не лезла и умела постоять и за себя, и за несправедливо обиженного. Поэтому, когда в поселок, привезли новый фильм « В 6 часов вечера после войны», он, решившись, пригласил ее в кино.

11 апреля 1947г в поселке Нейво-Шайтанском появилась новая семья.

В 1949г., получив разрешение, Николай, забрав Машу и годовалого первенца Женьку, поехал в Ленинград.

На Московском вокзале их никто не встречал, ибо он не предупредил родителей о своем приезде. Пока ехали на такси до канала Грибоедова, Маша с ужасом разглядывала следы войны, оставленные на прекрасном лице Ленинграда, а Николай молчал, думая о предстоящей встрече в доме, из которого он ушел 10 лет назад.

Вот и дом 30/32, знакомая тяжелая филенчатая дверь, латунная ручка, кнопка звонка. Николай передал сына Маше, поднял руку к звонку, мгновение помедлил, а потом нажал кнопку и не отпускал ее до тех пор, пока не открылась дверь и на пороге не появилась девушка, которая, увидев перед собой мужчину и женщину с ребенком, сердито спросила: «Вам кого?» У Николая вдруг спазма перехватила горло, и он полушепотом сказал: «Катька, здравствуй» Катя, завизжав, бросилась ему на шею, повернувшись, закричала вглубь коридора: «Папа, выходи!» Потом, бросилась вниз по лестнице и опять, как в июне 45 года, ее голос наполнил весь двор: «Мама, Колька приехал!»

Увидев, выходящего из комнаты отца, Николай шагнул ему навстречу, увлекая за собой Машу. Отец обнял одной рукой Николая, другой Машу, державшую на руках Женьку, и молча тыкался губами то в щеку Николая, то в губы Маши, то в голову внука, который напуганный происходящим, уже готовился дать реву. В это время в дверном проеме показалась Пелагея Семеновна. Увидев Николая, она опустилась на колени и, протягивая к нему руки, прошептала: «Коленька, сыночек!»

Опять колючий ком закупорил горло Николаю. Он тоже опустился перед матерью на колени, и они замерли обнявшись.

А дальше все пошло так, как и должно быть в таких случаях: застолье, встречи с родственниками, друзьями. Николай показывал ошеломленной Маше красоты Ленинграда; Но вечерами, устав от дневной суеты, они говорили о Шайтанке.

Когда настал день отъезда, отец сказал, что будет хлопотать чтобы Николаю разрешили переезд в Ленинград на постоянное место жительства. Николай посмотрел на него и, медленно покачав головой, сказал: «Нет, батя, моя родина сейчас на Урале. Из Шайтанки я никуда не поеду». В 1950г. у Вихаревых родился второй сын - Владимир. В связи с этим возникла проблема собственного жилья, так как семейных на квартиру пускали неохотно. Николай не любил откладывать дело в долгий ящик и в этом же году начал строить дом, а в 1952г. к новому дому на улице Павших Героев лошадка подтащила телегу, на которой уместилось все имущество новоселов.

Ну, а дальше началась обычная размеренная жизнь заводского рабочего, живущего не в городе на асфальте, а в поселке на земле.

В 1955г. в семье появился третий сын, названный по отцу. Николай стал Николаем Ивановичем, а Маша - Марией Всеволодовной.

В 1971г. Николая Ивановича Вихарева проводили на заслуженный отдых. Но отдыхать, в смысле бездельничать, было не в его натуре, и он, подыскав себе другую работу, трудился до 1992года. Только болезнь заставила его поставить точку в трудовой книжке. Но даже тяжело болея, он мечтал о возможности что-то делать. Привезут ему, бывало, дрова, он говорит жене: «Ты, Марийка, не нанимай никого. Вот станет мне полегче, я их сам приберу».

Так 3 августа 2002 года с думой о работе ушел из жизни Вихарев Николай Иванович. Ушел, совершив то, что положено совершить настоящему мужику: построил дом, посадил сад, вырастил сыновей.

п. Нейво-Шайтанский
Р.Подковыркин

---

E-mail:ntchekhomov@yandex.ru